история, которая меня очень кринджит 24/7
+++
каминг-аут, реконструкция реальных событий, персонажи не случайны и даже пытаются в более-менее художественный текст (зря)История моего аутинга достойна экранизации.
Это было прошлой зимой, когда я была уверена, что мне нравятся исключительно девушки. Я была в панике, я была расстроена и очень напугана. Страшное слово на букву «л» в отношении себя самой, конечно же, не звучало даже в голове.
Проблема была в том, что мне совершенно не с кем было об этом поговорить. Я не чувствовала, что хочу кому-то рассказать, но чувствовала, что рассказать надо, потому что становилось только хуже. Как-то раз я, будучи в отчаянии, написала огромный пост в местный ЛГБТ-паблик в поисках поддержки, но, видимо, «прикол» оказался слишком сложным, для обитающего там контингента.
Это жрало меня. Я понимала о невозможности каминг-аута перед родителями, знакомыми и так далее, понимала о невозможности завести здоровые отношения по множеству причин. Было больно и плохо.
Две мои приятельницы, скажем, П и Л, которые учились в одном классе, рассказали мне о грандиозном возвращении другой свой одноклассницы, скажем, Оли, из Петербурга (как много в этом слове звуков) домой на каникулы.
Оля вернулась из Петербурга другим человеком и без какого-либо стеснения посвятила П и Л в тонкости своей нетрадиционной ориентации и статуса «все сложно» с какой-то дамой. Не скажу, что ее поступок был сильно вдохновляющим, но в какой-то мере я даже почувствовала укол зависти.
В общем, спустя какое-то время я подумала, что это все окончательно меня добьет, если я так и буду держать все в себе, медленно перевариваясь в этой желчи. Я подумала, что хуже уже все равно не будет, позвала П посидеть в кафе и, набравшись смелости, решила выйти перед ней из шкафа.
Я сижу с буррито в руке, и у нас происходит следующий диалог.
Я: Слушай, П, я давно хотела тебе кое-что сказать. Понимаешь, для меня это очень важно, и я боюсь, что ты перестанешь относиться ко мне так, как прежде.
П: Юля, что такое? Мне уже страшно.
Я: Мне очень тяжело об этом говорить. Мне очень стремно, но мне надо сказать, иначе я умру.
П: ЮЮЮЮЮЮЛЛЛЛЛЯЯЯЯЯЯЯ!
<Очень много ужимок спустя…>
Я: В общем, я Оля.
П: Чего?
Я, желая быстрее прекратить эту агонию: Оля. Я Оля.
П: Юль)))
Я, производя звуки матов и разочарования: Помнишь, что Оля рассказала тебе и Л, когда приезжала на каникулы?
П: Что рассказала?
Я, стараясь не умереть и сдерживать слово «лесбиянка»: Эээ, ну, о своих делах любовных.
П: А, ну да, помню.
Я: Ну вот, я как Оля.
П: Все равно не понимаю.
Я, обливаясь семью потами, говорю почти про себя: Господи, ты же не заставишь меня сказать это вслух…
П: Что?
Я, сделав последний в своей жизни вдох: Кажется, мне нравятся только девушки.
П замолчала, на ее лице отразилась мысль, похожая на «лучше бы я не переспрашивала». Степень принятия огласило неловкое мычание и «окей».
Я почувствовала себя еще более отвратительно, чем до того, как решилась ей рассказать. Мне было необходимо обсудить свои чувства, свое резкое одиночество, но почему-то я не поняла сразу, что П для этого вообще не годится. Мне очень, очень тяжело открывать свои чувства кому угодно. То признание далось мне максимально тяжело, и очень долго после мне казалось, что зря я вообще решила кому-то довериться.
Прошло больше года, я успела за это время понять, что ошибалась в себе и своих ощущениях, поэтому сейчас не испытываю никакой нужды перед кем-то раскрываться. Ориентация меня совершенно не беспокоит, у меня нет предпочтений – есть просто люди, которые мне нравятся. И, наверное, день, когда ко мне пришло это понимание, был одним из лучших в моей жизни.
